Появятся ли в наступающем году поводы для оптимизма? Насколько уехавшие россияне влияли на протестное голосование? ЯРНОВОСТИ поговорили с политологом Александром Кыневым о его выборе остаться на родине, текущем положении политических сих и о том, возникнут ли новые партии: одна для военкоров и рассерженных патриотов, другая — для «людей здравого смысла».
— Почему вы остались?
— Во-первых, я думаю, что люди не должны объяснять, почему они хотят жить дома. Сама постановка вопроса, при которой люди должны оправдываться за это, аморальна. На самом деле, даже несмотря на большие абсолютные цифры количества уехавших из страны (по консервативным данным, это около 600 тысяч, по другим данным — около миллиона), в относительных числах это не так много.
Количество уехавших заметно для определенной прослойки — в первую очередь, это крупные города. Говорить, что «надо доказывать желание остаться, а желание уехать доказывать не надо», — это глупость. Я всем в этом году задавал вопрос: уехали, а что потом? Ни от кого я не получил внятного ответа, никто не предъявил никакой стратегии в публичном поле. Человек должен находиться там, где он на своем месте. Я на своем месте в России.
— От тех, кто уехал, мы слышим, что, так как «лучшие люди покинули страну», нас ждет теперь бесконечная победа «Единой России». Насколько отъезд несогласных влияет на электоральные результаты?
— Зависит от конкретного региона. Более того, мы видим, что точных цифр по количеству уехавших нет: от 600 тысяч до миллиона — это огромный диапазон. Но даже за последние месяц-полтора часть людей успела вернуться.
Хорошо, допустим, уехал миллион человек, но у нас 110 миллионов избирателей, то есть уехал один процент или даже менее. Кроме того, значительная часть уехавших была и раньше настроена нигилистически, часто это были люди, которые призывали ни в чем не участвовать. Так что вопрос, какой процент из уехавших активно ходил на выборы, остается открытым. А вот с точки зрения наличия в стране политического актива нанесен удар. Уезжали активисты, от которых зависели локальные гражданские инициативы, и это само по себе тяжелая потеря.
Впрочем, есть еще один аспект. Политический актив подвижен, он требует постоянного рекрутинга новых людей, так как активисты редко задерживаются в этой деятельности больше 3-4 лет, это надоедает, у людей появляется работа, семьи, дети.
Все, кто работал на выборах, знают: надо постоянно искать новый актив. Конечно, кто-то скажет, что ничего страшного — надо искать следующих, но ведь уехали именно организаторы кампаний, те, кто как раз ищет активистов. Отсутствие таких людей восполнять гораздо тяжелее, это произойдет только со временем. В этом плане ставка на отъезд удалась, она наносит удар по будущему страны, по крайней мере — будущему демократическому.
И тут возникает вопрос: чего же хотели люди, которые создали моду на отъезд? Я считаю, что эту моду создавали сознательно. Во-первых, это делали люди, для кого отъезд стал неизбежным профессиональным выбором. Например, передислоцировавшиеся редакции ряда медиа. Во-вторых, это делала богема, люди без финансовых проблем и с хорошими связями. Для этих групп переезд был сопряжен с меньшими трудностями, чем для обычного обывателя. Но, уезжая, эти люди, которые привыкли быть референтной группой для части общественности, создали моду на отъезд для тех, кто не обладает их ресурсами, более того — стали преподносить его чуть ли не как моральный подвиг и активно подыгрывали тем, кто колебался.
В условиях нового морально-философского размежевания возникло ощущение, что «чем хуже, тем лучше», что чем больше люди деморализованы, тем быстрее рухнет режим. Некоторые считали морально оправданным и чуть ли не долгом нагнетание паники, создание условий, чтобы как можно больше людей уехали. Последующие события показали, что это была грубейшая ошибка, что отъезд части людей не влияет на сокращение срока жизни режима, скорее — наоборот, но никто не будет признавать свои ошибки.
— Эта группа осталась референтной?
— Я думаю, ее статус стал падать, и к концу года она замкнулась в своей узкой нише. Это видно по падению интереса к роликам и материалам, которые эта группа производит. Была волна повышения интереса, потом всплеск, когда началась мобилизация, а потом резкое его снижение. Я думаю, что причина этого падения — в чрезмерной радикализации публичных заявлений, переходе на откровенно антироссийские позиции, к дискурсу, что «России не должно быть», к обвинениям в адрес всех оставшихся. Находиться внутри страны и читать про себя гадости людям не нравится, поэтому аудитория сжалась.
— По результатам единого дня голосования в 2022 году партия власти одержала убедительную победу, так как сработал эффект «объединения вокруг флага». Вы согласны с этим тезисом?
— Не согласен, как и все эксперты, работающие с электоральной статистикой. Во-первых, этот год был нерепрезентативным по набору регионов и выборов. Когда еще весной стали говорить, что выборы могут отменить, я отвечал: «Нет смысла отменять, в этих регионах той же "Единой России" ничего не угрожает; отмена выборов — это признание поражения без боя, а там нечем рисковать».
Ожидать провала единороссов в Краснодарском крае, Саратовской или Пензенской областях могли только бесконечно наивные люди, ничего не знающие про региональную политику. А вот там, где на выборах была конкуренция, мы видели низкую явку: например, на выборах в горсоветы она была, с основном, 14-15%.
Да, номинально процент «Единой Росси» выше, чем на выборах в Госдуму 2021 года, но тогда она получала свой процент от явки примерно в 30%, а теперь от явки примерно в 14%. Это значит, что качество поддержки деградировало.
— Мы видим, что при помощи дистанционного электронного голосования на московских муниципальных выборах явка выросла до 30%, а вместе с ней аномально выросли результаты кандидатов от «Единой России» или городской власти…
— Безусловно, электронное голосование сделало московские муниципальные выборы аномальными. Более того, была жесткая зачистка: сняли почти всех заметных оппозиционных кандидатов. На мой взгляд, это была демонстративная кампания, смысл которой был погрузить и так фрустрированную городскую общественность в ощущение полной безнадежности.
— ДЭГ дает возможность голосовать из-за рубежа, это может влиять на результаты не в пользу власти?
— Люди, которые находятся за рубежом, дадут 1-2%, но не увеличат явку в два раза. ДЭГ в современных условиях делегитимизирует выборы, не поддается никакому контролю и, в лучшем случае, является инструментом принуждения, чтобы люди голосовали на рабочих местах под контролем начальства, в худшем — инструментом фальсификаций.
— У меня есть друзья, которые говорят, что участвовать в выборах больше нет никакого смысла: все равно ДЭГ все сделает…
— В каком-то смысле в этой позиции есть резон, так как, чтобы победить ДЭГ, надо сильно повышать живую явку. С другой стороны, мы видим, что в отдельных московских районах избрались оппозиционные кандидаты, даже несмотря на ДЭГ. Это говорит о том, что надо работать в любых условиях. На этих московских муниципальных выборах совпала личная деморализация избирателей, выключение из кампании многих заметных людей и ДЭГ. Это тяжелая ситуация, но думаю, что, если бы не фактор СВО, такой наглости бы не было, просто в этот период власти под шумок могли делать вообще все что угодно. Оппоненты же не могли бороться, например, нельзя было проводить никакие публичные акции.
— Есть мнение, что все системные парламентские партии потеряли свою идентичность, так как они все за СВО, это так?
— Думаю, это не так. С точки зрения голосования в Госдуме разницы действительно нет. А вот поведение конкретных депутатов, региональные кампании, дополнительные инициативы показывают нюансы. Грубо говоря, есть главные вещи, по которым колебания запрещены. А далее начинаются различия. Например, если почитать сайт КПРФ, мы увидим, что где-то их риторика по резкости даже перехлестывает официальную пропаганду, даже у ЛДПР этого меньше. У «Новых людей» вообще другой дискурс — помощь мобилизованным, их семьям, бизнесу, интеллигенции. «Справедливая Россия» продолжает выступать по теме пенсий. В общем, нельзя сказать, что они все одинаковые.
Если в первые месяцы был общий шок, и внутренняя политика ушла в небытие, то в конце года пришло понимание, что страна никуда не делась. В 2023 году предстоят выборы совсем в другом наборе регионов, чем в 2022 году, и региональное политическое поле уже начало оживать. Мы видим, что к концу года воспрянули и «Новые люди», и ЛДПР, и отдельные депутаты-коммунисты в своих регионах поднимают тему нарушений при мобилизации. Думаю, это движение продолжится.
Локальное недовольство власть будет пытаться снимать при помощи кадровых решений, но оно продолжит расти. Думаю, власть будет пытаться экспериментировать, направляя его по разным направлениям. Например, как я полагаю, частью такого эксперимента является публичная дискуссия по репрессиям в адрес уехавших. Но все равно при таком уровне недовольства власти будет сложно сохранять консолидированную поддержку вокруг «Единой России». Мы видим, как провластные спикеры говорят, что перераспределение голосов между партиями — это уже неизбежность. Вопрос в том, в какую сторону оно будет.
— Что скажете о «Новых людях»? Есть ощущение, что они весь год выжидали.
— Думаю, что все выжидают. «Новые люди» активизировались в последние месяцы. Дело в том, что никто сейчас не хочет сильно рисковать, но это тяжелый выбор: или ты берешь на себя огромные риски, или не берешь, но тогда не получаешь вообще ничего. Думаю, если они хотят выжить и усилиться, то должны будут что-то предпринимать. Как показывает практика, в условиях авторитарных режимов часто не надо большой смелости, чтобы получить электоральный бонус, достаточно легкого дистанцирования от власти.
— ЛДПР смогла себя найти после смерти Владимира Жириновского?
— Пока нет, для них это был инерционный год, как и для всех остальных партий. Люди голосовали за инерционные образы, потому что не было ярких партийных событий, ходов, которые бы создавали что-то новое. Все партии жили на старых электоральных запасах. Но самое сильное падение было у КПРФ, они потеряли почти половину избирателей, они фактически утратили свой электоральный бонус: тех, кто поддерживал их как компромисс в 2021 году, то есть локальных оппозиционеров, которые точно не хотели никакой СВО. А вот для тех, кто раньше голосовал за ту же КПРФ, но поддерживает СВО, проще голосовать уже за «Единую Россию».
— Что скажете о партии «Яблоко»?
— Она незаметна и занимается собственными делами. Есть отдельные географические зоны, где она традиционно сильна. Это Санкт-Петербург, Новгородская, Псковская области, Карелия; есть всплески, например, в Томске. Но это связано с личной, а не институциональной активностью: Лев Шлосберг — в Псковской области, Борис Вишневский — в Санкт-Петербурге. Это конкретные люди, а не партия как институт.
— Смогут ли так называемые «рассерженные патриоты» стать новой политической силой и сделать, например, партию военкоров?
— Думаю, что нет, потому что такая партия будет однозначно отбирать голоса у «Единой России». Власть это вряд ли одобрит — иначе ей придется хоронить саму себя. Думаю, что с «рассерженными патриотами» будут работать в рамках четко очерченных им рамок: да, можно побузить в интернете, покритиковать, но на выборы идти нельзя.
— Как вы считаете, а может возникнуть, наоборот, новая партия «адекватных людей» или может ли какая-то из существующих партий стать платформой, объединяющей нерадикалов?
— Я бы назвал это «партией здравого смысла». Такой запрос, безусловно, есть. Идея партии людей нерадикальных взглядов напрашивается сама собой, но ее будет очень трудно реализовать. Прагматизм — это не политическая идеология, а набор практических действий. Люди, которых сейчас объединяет здравый смысл, могут быть очень разными по взглядам.
Это может быть некая временная коалиция, ниша, в которую может мигрировать часть системной оппозиции. Думаю, «Новые люди» могли бы сделать такой ход. Можно под это даже перезапустить ЛДПР, хотя образ партии не очень соответствует понятию «здравого смысла», а может отколоться и группа от «Единой России». В любом случае, в создании такой партии или коалиции был бы резон, так как сейчас все ушло в политический экстрим, со всех сторон есть его сильный переизбыток, а люди хотят нормального разговора вместо оскорблений, похабщины и эпатажа.
— Насколько региональные власти сами фрустрированы политикой центра, например, той же мобилизацией, которая затронула средний класс?
— Средний класс во многом и состоит из чиновников или как минимум тесно переплетен с ними на локальном уровне. Региональные чиновники — это и есть локальный средний класс, они вращаются сами в этом кругу и все понимают. Конечно, общая обстановка сказывается на их поведении. Давайте вспомним 2011 год, который был знаменит большим количеством локальных утечек в СМИ и соцсети: появлялись копии приказов, видеозаписи совещаний и так далее. Утечки — это один из способов саботировать приказы, которые сам не желаешь исполнять, и в 2011 году это активно работало. Думаю, что скандалы по мобилизации не получили бы такого пиар-отклика, если бы региональные элиты не занимались тихим саботажем.
— Могут ли на выборах 2023 года нас ждать сюрпризы?
— Список регионов, где предстоят выборы в 2023 году, сложный для власти: есть непростые губернаторы, непростые заксобрания. Учитывая общий уровень турбулентности, представить, что все получится заморозить, малореально. Думаю, есть шанс, что где-то что-то сломается. Более того, если власть начнет решать проблемы, например, кадровыми перестановками, она только мультиплицирует турбулентность. В этом году был антирекорд перестановок: сменили всего 5 губернаторов, меньше количественно меняли только в 2006 году, когда выборы губернаторов отменяли.
Я думаю, что заканчивается анабиоз внутренней политики, усиливаются кадровые подвижки по региональным администрациям, по мэрам и так далее. У власти нет хорошего варианта действия: она не может не реагировать на недовольство, не меняя людей, но чем больше она меняет людей, тем больше будут разгоняться процессы турбулентности.
— Есть ли повод для оптимизма?
— С точки зрения долгосрочных трендов повод есть. Рано или поздно все закончится, и будет неизбежная волна общественного подъема. Те, кто доживут, увидят это, поэтому долгосрочный прогноз — оптимистический. А вот краткосрочные и среднесрочные прогнозы неприятные, так как, чтобы дожить до позитивного времени, придется пережить массу личных трудностей здесь и сейчас: и с собственной безопасностью, и с безопасностью близких, с работой, деньгами. Хорошие события с краткосрочной перспективе — это вопрос личной надежды.
— Ваши пожелания нашим читателям на Новый год?
— Желаю беречь нервы, поменьше читать паникеров и оценивать любые истерические призывы максимально критично. Читайте разные источники информации и не принимайте решения в спешке. Если есть ощущение, что надо срочно бежать, хватать, делать — попробуйте отдышаться и взять паузу хотя бы на несколько часов.
Комментарии: