Журналист Юлия Юзик работала в российских СМИ, а также в Иране. 2 октября 2019 года она была задержана в Тегеране, куда прилетела по частному приглашению в гости. По словам матери Юлии, ее обвинили в работе на израильские спецслужбы. За это ей могло грозить до десяти лет лишения свободы. Однако официальный представитель правительства Ирана Али Рабии заявил, что задержали россиянку из-за проблем с визой. После большого общественного резонанса 10 октября журналистку освободили при содействии МИД России.
Юлия Юзик ведет Telegram-канал «Иранская власть» и в интервью ЯРНОВОСТЯМ рассказывает, в чем суть нынешних протестов, кто в них участвует, могут ли их поддержать политические элиты и силовые структуры и наступит ли конец власти мулл и их охранников в Иране.
— Насколько массовый характер носят сейчас протесты в Иране? Охвачены ли ими отдаленные провинции или только крупные города?
— У этих протестов, на мой взгляд, есть два основных отличия от предыдущих. Массовые протесты в Исламской Республике Иран были в 2009 году, когда реформаторы пытались опротестовать переизбрание Ахмадинежада на второй срок, и те протесты были массовыми, молодежными: на центральной площади Тегерана тогда стояли и не уходили более миллиона человек. Тот протест был не столь кровопролитен, он носил в основном мирный характер, а среди реформаторов был и будущий президент Рухани, и реформаторы тогда призывали, чтобы не было никакой крови.
Следующие массовые протесты были в 2019 году, тогда было убито около полутора тысяч протестующих. Те протесты отличались и от 2009 года, и от того, что происходит сегодня. В стране тогда объявили полный блэкаут, полностью отключили интернет примерно на две недели. За это время произошла полная зачистка: людей убивали, сажали, были показательные казни. Например, был казнен известный спортсмен, борец Навид Афкари.
Эти протесты отличаются тем, что они самые продолжительные в истории исламской республики, они длятся уже три месяца. Зачатки будущего протеста появились год назад в национальных провинциях, где проживают этнические меньшинства. Но те протесты, от которых мы ведем отсчет, начались со смерти молодой девушки Махсы Амейни, курдского происхождения, которая приехала из своего маленького городка погулять в Тегеран с братом, где их остановила полиция нравов. Из полиции ее отвезли в реанимацию, где она умерла, у нее был перелом основания черепа. Власти сказали, что она просто ударилась, якобы ей в детстве делали операцию на голове, но ее семья это не подтвердила…
Первыми восстали именно курдские провинции, к ним потом присоединились провинции национальных меньшинств, склонные к сепаратизму: Хузестан и Лурестан. Это такие вооруженные регионы, где, как мне рассказывали, у каждого второго в доме есть оружие. Потом восстал Белуджистан — это суннитская провинция на границе с Пакистаном, потом Восточный Азербайджан. Затем это перетекло в протесты в городах. Их особенность в том, что они возникают в одном месте, режим отправляет туда войска, но в других регионах вспыхивают новые точки. Счет идет уже на десятки убитых, но протесты от региональных переходят в протесты в крупных городах, в которых участвует молодежь и очень много девушек, которые снимают хиджабы.
Еще недавно в Иране такое невозможно было себе представить, и власти, мне кажется, находятся сейчас в растерянности, что с этим делать: происходит что-то такое, из-за чего репрессивная машина, в том числе КСИР (Корпус Стражей Исламской Революции), не гасит протесты так четко и массово, у них это по разным причинам не получается.
Сейчас готовятся следующие акции, которые пройдут через неделю, и для режима это будет самое большое испытание. Протест раскачан, он не угасает, и к нему сейчас присоединятся студенты. Для аятоллы Хаменеи это будет очень тяжело, потому что с расстрела студенческой демонстрации в 1978 году в принципе и началась исламская революция, которая привела к падению шаха. Хаменеи это прекрасно знает.
— Есть ли у протестующих лидеры? Поддерживают ли их в элитах?
— Публичных лидеров у этих протестов нет. Как только появится лидер, протест будет обезглавлен. В этом плане те, кто планировал эти протесты, учли опыт, в том числе, думаю, и российский, когда убирают лидера и протест остается парализованным. Никаких лидеров протеста, которых можно было бы арестовать, казнить, тем самым деморализовать протест, сейчас нет. Но протесты очень хорошо организованы. Конечно, у них есть поддержка в элитах, потому что без поддержки в элитах протест в Иране невозможен в принципе.
В 2009 году, когда миллионы людей опротестовывали переизбрание Ахмадинежада, за этими протестами стоял второй человек в Иране аятолла Рафсанджани и весь его клан, который потом был представлен во власти, в том числе будущим президентом Рухани. Это был клан реформаторов, которых потом посадили под домашний арест, кто-то умер и так далее. Сейчас протесты носят иной характер. Думаю, реформаторы тоже в них участвуют в той или иной форме, но основная поддержка в элитах сейчас не у них, как я вижу. Я считаю, что это прежде всего военное крыло, армейское, поддерживает эти протесты, потому что все события, которые там происходят, об этом говорят, и именно поэтому сложно этот протест погасить. Меры, которые принимаются, фактически приводят к эскалации, потому что люди видят насилие и выходят на улицы со все новой яростью, протест продолжается.
— Прозападные настроения у протестующих есть? Какие они вообще выдвигают требования?
— Сейчас в этих протестах речь идет не о прозападных или провосточных настроениях. Идентичность этого протеста — это свержение мулл, теократии. Лозунги сводятся к «Долой власть мулл!», «Хаменеи, уйди из власти!». Люди готовы погибать, выходить на улицы, чтобы свергнуть эту власть. Протест носит антитеократический характер: даже девочки в хиджабах, например, в закрытой черной одежде, если видят, что по улице идет мулла, подбегают к нему, сбивают с него чалму и эти чалмы уносят с собой. Это не прозападный или антизападный протест, это протест, чтобы стать светским государством.
— Есть ли у протестующих координация через соцсети, чаты, или организация идет офлайн?
— И то, и другое. Это даже делается не столько через соцсети, как это было в 2019 году, а через прозападные медиа, но главное — через Telegram-каналы. У оппозиционных иранских каналов огромная аудитория, и там пишут: «Выходим такого-то числа». Еще есть листовки. В 2019 году я такого не видела, там был акцент на интернет, и когда его заблокировали, у протестов нарушилась организационная логистика. А сейчас просто расклеивают объявления, работает «сарафанное радио», но при этом нет плана, что выходим на такую-то площадь.
Если помните, когда в России организовывал протесты тот же ФБК (признан экстремистской организацией, запрещен в России), они предлагали регистрироваться на сайте в качестве сторонника, приходить в определенное место и так далее. Это просто смешно, в Иране такого нет. Еще одна особенность этого протеста, кроме глобальной поддержки медиа, Telegram-каналами, — это поддержка на локальном уровне, через районные аккаунты в соцсетях. Ну и, конечно, в национальных провинциях —азербайджанских, курдских, арабских — свои лидеры и организационная структура.
— Теперь поговорим о позиции КСИР. Почему они не разгоняют протесты так, как в 2019 году?
— Начнем с главного. КСИР не един, в нем есть разные группы и центры тяжести. Есть подразделения и руководители, которые лояльны Хаменеи и пускают кровь протестующим. Но КСИР не един в подавлении протестов, тому есть много причин. Хаменеи делает сейчас ставку на полицию и на басиджей (полувоенное ополчение, одна из частей КСИР), полицию тоже возглавляет человек из КСИР. Но не надо забывать, что в Иране встал вопрос о преемственности власти, этот вопрос актуализировался в 2022 году и стоит очень остро. Понятно, что теократия хочет передать власть сыну Хаменеи — Моджтабе. Но Моджтаба младше многих генералов КСИР, которые прошли по колено в крови ирано-иракскую войну, помогали создавать эту исламскую республику, защищали Хаменеи, мулл и остальных, и вдруг становится понятно, что Хаменеи не станет делить власть.
Когда были последние президентские выборы, КСИР выставил очень много своих людей для участия в них, от молодежи до генералов. Но Хаменеи дал им понять, что никого к серьезной власти не подпустит, что он будет делиться финансами, но держать всех на дистанции. Когда они поняли, что остаются обслугой режима и что даже на позицию президента (а эта власть в Иране куда слабее, чем власть рахбара, духовного лидера) их не подпустят, что эти 90-летние муллы никогда не поделятся с ними всерьез властью, думаю, это и запустило все эти процессы. То, что мы видим сейчас, готовилось давно.
— Как дальше будут развиваться события?
— Я вижу два варианта. Или произойдет революция и свержение режима, то есть Хаменеи будет загнан в такой угол, что у него не останется выбора. Параллельно в ООН развивается сюжет, схожий с тем, что было в Ливии. Как закончил Каддафи, мы помним. Грубо говоря, раскручивается сразу много параллельных историй, которые загоняют Хаменеи в угол. Это уже видно по законам, которые принимаются. В эти дни парламент обсуждает введение смертной казни за то, что кто-то на телефоне снимает насилие, беспредел, стычки на улицах и отправляет в медиа или публикует. Это реакция загнанного в угол человека. Или будет полная победа революции и изменение государственного устройства на более светский вариант, ближе к турецкому, либо все-таки представители теократии или клан реформистов, который тоже представлен, в основном, муллами, договорятся с Западом и проведут структурные реформы. Но думаю, что время Хаменеи уже начинает обратный отчет. Он будет, скорее всего, держаться до последнего, но потом его власть уйдет в другие руки.
— Могут ли протестующих поддержать какие-то силовые группы и перейти на их сторону? Или возможен переход от акций протеста уже к прямому восстанию?
— То, что происходит, это уже и есть восстание, а не акции. И я думаю, что если будет эскалация, то протестующих могут поддержать какие-то силовые группы. Чем больше будут убивать, казнить подростков, студентов, детей, тем больше вероятность того, что в будущем на сторону протестующих могут перейти, например, вооруженные силы Ирана, могут и в КСИР появиться противники массовых убийств.
Мы же помним, как начиналась гражданская война в Ливии, и сейчас сценарий может пойти в ту сторону. Уже сейчас появляются видео с тех же собраний КСИР, где кто-то говорит: «Смотрите, мы их бьем, а они не сдаются, с ними ничего невозможно поделать, они не убегают, не боятся». Если будет дальше литься кровь, могут быть любые варианты. Сейчас ключевая дата — это 7 декабря, в Иране это День студента. В 1978 году был массовый расстрел студенческой демонстрации силами шаха, когда по его приказу стали в протестующих стрелять на поражение — и все, после этого стало понятно, что режим шаха обречен.
Когда, условно говоря, подавляют протест в Белуджистане, избивая несчастных суннитов, живущих в нищете, это не откликается так сильно в Тегеране. А когда в центре Тегерана пойдут тысячи студентов, если по ним откроют огонь, это будет уже другая история. Сейчас распространяются листовки с призывами выходить 5, 6, 7 декабря и отмечать кровавое подавление протестов 2019 года и День студента. Надо смотреть, как это пройдет. Если по студентам откроют огонь, это будет точка невозврата.
— Если победит революция и в Иране сменится режим, что это значит для России?
— Если в Иране произойдет смена режима, конечно, новая власть будет договариваться с Западом. Во-первых, она будут опасаться военного вторжения западной коалиции — кстати, этого больше всего боится и Хаменеи. Те, кто придет на смену Хаменеи, поменяют риторику по отношению к России, это несомненно. А у России — своя история, ей надо думать о себе. Да, вряд ли откроют тогда завод по производству в России иранских дронов, да, не будет каких-то поставок, но это второстепенная тема. Дело, конечно, не только в поставках. Ключевой вопрос для России — это «серые схемы» обхода санкций, которые Хаменеи, а также кланы, курирующие те же нефтяные танкеры, уже пытались продать Кремлю. Если Иран тряхнет, эти схемы могут накрыться.
— Есть ли позитивный сценарий?
— Для кого? Для граждан Ирана смена режима — это уже позитивный сценарий. Уже сейчас девочки в Иране снимают платки на улицах, а полиция нравов смотрит на них, клацая зубами, но уже не трогает их. Если что-то поменяется, это будет в лучшую сторону. Я не верю в развал Ирана, не верю в ливийский сценарий. Для них позитивный сценарий — это послабления, реформы. Давно назрела необходимость этого, и, в принципе, Хаменеи мог это делать сам. Чем туже ты затягиваешь петлю, тем больше в итоге будет сопротивление. Надо чувствовать момент, когда не стоит переходить на жесткий сценарий, а надо проявить гибкость.
Комментарии: